Я в Лиссабоне. Не одна[сборник] - Александр Кудрявцев

Внезапно я подскочила к кровати и бросилась к фото, которое Владлена мне недавно прислала, с подписью: «Вот этой пикантнейшей фотосессией мне удалось заполучить нового „лесника“». Снята она была в полный рост, ее тело хитро обернуто каким-то хитоном, как будто она либо играла в дневнегреческой пьесе, либо только вышла из сауны. Внимание мое привлекла миниатюрная точка. Располагалась она над губой: то ли заеда, то ли природная родинка, а может быть, просто пылинка на моем мониторе, которую надо смахнуть и забыть.

Но эта родинка продолжала возбуждать во мне беспокойство.

Попытавшись избавиться от назойливых мыслей, я снова поспешила в постель, решив разыграть в уме один из эпизодов любимого текста. Там гулаговский доктор приходит ночью в палату к накануне отмеченной им пациентке, чтобы ею овладеть. Как и бунинская дворовая девка, спящая зэчка ни сном ни духом не ведает о его планах: она крепко спит. Вокруг простирается белое безмолвное поле казенных кроватей. Доктор, угадывая под застиранным хлопком сдобное тело, не мешкая, откидывает легонькое одеяло, уже предвкушая добычу; уже прижимает ее под себя, уже сдирает трусы и прикрывает ей рот, чтобы она невзначай не издала каких-либо звуков, которые разбудят соседок… как вдруг слышит ухом биение ее сердца…

В этом эпизоде мне нравилось попеременно представлять себя то молодой, ничего не подозревающей зэчкой, то пожилым ловеласом.

К лешему баб!

Но дальше, дальше. Возможно, знаток «Колымских рассказов» Варлама Шаламова знает, что там дальше случилось, а внимательный читатель этого текста уже давно понял, к чему я веду. Так вот, позабывший о своем желании врач прилегает ухом к груди понравившейся «пациентки» и слышит странные хрипы, а затем тщательно обследует ее своим стетоскопом, находит серьезный изъян и на следующий день, уже при свете и без какой-либо похоти, его начинает лечить (вполне возможно, что за полями рассказа эта вылеченная им пациентка ему отдается, но об этом Шаламов не пишет).

Что касается «родинки»: наконец я нашла в себе силы распечатать фотографию Владлены в полный рост, ту, где она изображала какую-то мутноватую музу в хитоне, и сквозь этот хитон, полностью не запахнутый, можно было любоваться прямой линией ног.

Какое-то время я и вглядывалась во все ее линии. Паузы ценю больше бездумной погони. ведь именно в передышках таится желание. когда больше возбуждает то, что только случится, а не то, что доступно рукам и рту здесь и сейчас… Все, вступающие в интимные отношения, выигрывают от ясновидения, потому что возбуждение вызывает представление в уме того, что случится. Что, будет, если, уходя с ней с литературного вечера, я как бы случайно коснусь обтянутых волнистых холмов? Что если, как бы невзначай предложив вместе посмотреть видеофильм с парой эротических сцен, я именно во время обнаженного возлежания мужчины на женщине на экране придвинусь к ней на диване поближе? Ах да, ясновидение, проницательность на расстоянии километров. Так вот, вернусь к тому, что я уже на протяжении пары параграфов пытаюсь сказать.

Почти сразу же родинка на губе каким-то образом привела меня к ее легким, как будто какая-то горошинка пряталась там. Что-то свербило и не давало покоя. И тогда, решившись, в своем прощальном емэйле Владлене в Равенну я сообщила ей, что у нее в легких явно что-то творится. Густой кровавый шрифт и ссылка на инструкции школы «Звездная пыль», которым полагается следовать при диагностике скрытых заболеваний, придали необъяснимой весомости этим словам.

Владлена довольно грубо ответила, что «в мою трясущуюся над каждым прыщичком матушку, Маргарита, давайте не будем играть, да и на роль заботливой медсестры Вы не годитесь», но, как потом стало ясно из записи, вычитанной в ее сетевом дневнике год спустя, к доктору все же сходила, там у нее обнаружили легочный эмболизм, и она пролежала месяц в больнице, а то, что свое выздоровление приписала именно мне, я знаю точно, иначе как объяснить пришедший на мой день рождения и отправленный с помощью «Интерфлоры» из далекой Равенны букет хризантем?

Модеста Срибна

Сокровища

— Чем это вы занимаетесь?

— Мы ищем сокровища.

— Это такая метафора, означающая поиск чего-то сверхматериального?

— Нет. Мы ищем сокровища.

Вдыхать аромат майской свежей зелени, лежа на траве. От коленок остаются вмятины, пятки тянутся к солнцу, от локтей тоже ямки в земле. Главное — лежать тихо, чтобы бабушка не заметила. А меня и так как бы и нет. От меня только вмятины в земле, ну еще синий бантик может выдать, но я им не пожертвую, он мой любимый — с мягкими, пушистыми на ощупь белыми горошками. Зато есть жук, он точно есть: он жужжит, меня не видит, он планирует посадку на огромный распустившийся бутон пиона волшебного цвета. Сейчас, сейчас я это поймаю! Как это у меня получалось: нужно прищурить глаза — зеркально-зеленый панцирь жука перемещается по листочкам пиона, ловит солнце и швыряет искры зелени и солнечного аромата прямо в меня. Главное — чтобы бабушка не увидела. От этого всего фейерверка шумно опадает несколько лепестков пиона волшебного цвета. Они такие бархатные и переливаются. Брать пальчиками осторожно, чтобы не помять, рассмотреть в тени, осторожно переместить на солнечные пятна, поднять повыше, ближе к солнцу — покрутить — спрятать в книжку. Конечно, они засохнут, будет уже что-то другое, но все равно сохранить.

Опустить голову на траву. Понюхать землю. Поковырять ее пальчиком. Посмотреть, как согнулись травинки, а потом выравниваются. Услышать звон пролетающей мухи. Затаиться, когда по дороге проходит бабушка. Закрыть и открыть глаза. Увидеть коробку с сокровищами под кустом. Подтянуть к себе. Открыть. Замереть.

Сделать вдох, поймать запах сокровищ. Отмереть.

Это стопочка обычных праздничных. Самые красивые из них — новогодние, с мультяшными картинками. А вот эти — по мотивам восточных сказок. Мне они очень нравятся, знаю наизусть все детали: таинственные женщины в полупрозрачных одеждах, мужчины с властным взглядом хищного зверя. Птицы с чудным оперением кружатся над героями. Каждая открытка украшена завитушками, которые я люблю перерисовывать.

Оттягивая момент наивысшего удовольствия, я подбиралась к самой заветной стопочке. Сейчас они были моими любимыми. Их мне меняет Ирка на восточные сказки, она хочет собрать целую серию. Мне их, конечно, жаль. Я долго их любила. Но восточные сказки уже стали моей частью. Это происходило постепенно. Сначала я подолгу их рассматривала, пока картинки не оживали в моем воображении. Я уже видела, как издалека скачет рыцарь…

— Представь себе, Ирка, слышишь, как земля содрогается от стука копыт? А дыхание коня — он его совсем уже загнал! А ты знаешь, какие у него глаза?

— У кого? У коня?

— Да нет же, у рыцаря! Понимаешь, он же любит эту даму, а она в беде: сидит под замком в высокой башне, томится.

— А кто ее туда посадил?

— Кто-кто… Дэв — злой горный дух.

— Ого. А какой он?

— Страшный, огромный и очень властный, у него полно всяких драгоценностей, которые скрыты в пещерах в горах. Но она с ним — ни-ни, она надеется, что рыцарь ее спасет. Ждет его, томится.

— Томится? А как это?

— Ну как. Ну это так, знаешь, внутри так сладко-тягостно-невыносимо.

— Как?

— Идем за сарай, я тебе покажу.

— Сейчас Ленка с Катькой должны прийти, мы же собирались кроликам травы нарвать и молочая.

— А. ну да, тогда потом.

— Ира, а кроликам эти цветы можно?

Катька присела возле мелких желтых цветов и ждала, когда Ира подбежит к ней.

— А, нет, это же собачки! Кроликам такое нельзя. Им вообще цветы нельзя, только клевер и листочки молочая еще они любят.

— А мне они нравятся. Если бы я была кроликом, я бы, наверное, их ела.

Катя отрывала мелкие цветы и сжимала их в пальчиках, изображая, как «гавкают» собачки. Их желто-белые мордочки то высовывали, то прятали пушистые оранжевые язычки.

— Ладно, девчонки, на сегодня кроликам хватит, пошли уже.

И мы вчетвером — загорелые, в легких платьях и шлепанцах — уходили с поляны с двумя полными корзинками травы. Смеялись, пинали друг дружку, Ирка что-то шептала Лене на ухо — та хохотала, толкала Катю. Катя почти упала на меня, я поймала ее — и мы все вместе побежали по тропинке к хутору.

В сарае пахло сеном и кроликами. Ира — хозяйка этих пушистых созданий — со знающим видом раскладывала в клетках пучки травы, распределяя, кому сколько достанется. А мы тем временем разобрали кроликов, теребя их за ушки, дергая за лапки, прижимали и любовно тискали то ли от разрывающей детскую душу любви к этим пушистым зверькам, то ли от летнего солнечного дня, в котором все вокруг было прекрасным.